Ричард Лазарус ОБ ОЦЕНКЕ: КОРОТКО И В ДЕТАЛЯХ или КОГНИТИВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ «ЗНАЧИМОС

Ричард Лазарус
ОБ ОЦЕНКЕ: КОРОТКО И В ДЕТАЛЯХ

Лазарус (Lazarus) Ричард (род. 1922) — американский психолог, заслуженный профессор факультета психологии Университета Беркли (Калифорния, США). Научную степень получил в 1948 году в Университете Питтсбурга. Специалист в области психологии личности и эмоций, психологического стресса и адаптации, психологического здоровья. Среди научных интересов — роль эмоций в адаптации человека, связь эмоций с индивидуальными ценностями. В 1970-х годах провел получившие широкую известность полевые исследования процессов оценки и совладания (преодоления) в сферах морали, социальных отношений и физического здоровья. Развил понимание психодинамики эмоций как средства предотвращения или снижения степени психологических и физических дисфункций. Автор ряда шкал и опросников, широко применяемых в исследованиях эмоциональных состояний. Обозреватель множества журналов.
Сочинения: Fundamental Concepts in Clinical Psychology (with G. W. Shafler) (1952), Psycholog-ical Stress and the Coping (1966), Toward a cogni-tive theory of emotion // In Arnold (ed.), Feelings and Emotions (with J. R. Averill and E. M. Opton, Jr.) (1970), Stress, Appraisal and Coping (with S. Folkman) (1984), Stress and Coping: An Anthology (ed. with A. Monat) (1985) и др.

КОГНИТИВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ «ЗНАЧИМОСТИ»
(Понятием «значимость» мы переводим словосочетание “relational meaning”, которое, по определению автора, обозначает значение ситуации (стимула, объекта) для субъекта, то есть отношение (relation) этой ситуации к потребностям, мотивам субъекта (см. аналогичное определение биологического и личностного смыслов у А.Н. Леонтьева). — Прим. перев.)

Тема минимально необходимых когнтивных пред-посылок эмоций подводит к вопросу о количестве и виде информации относительно субъектно-средовых отношений, необходимых для возникновения эмоции. Эмоция всегда сообщает о существенных особенностях отношений между субъектом и средой. Хотя такие отношения могут быть и с физическим миром, большинство эмоций возникают между двумя людьми, которые находятся во временных или постоянных значимых взаимоотношениях. Эти взаимоотношения оказываются личностно-значимыми (и, следовательно, порождающими эмоции) в том случае, если в них затрагивается благополучие одного или обоих партнеров. По существу, здесь каждый партнер имеет собственные личные цели. Взаимоотношение может принести либо вред (например, унижение, угрозу достижению цели), либо пользу. Конкретными видами вреда или пользы определяются детали значимости, которую должны ощутить один или оба партнера, чтобы возникла эмоция.
Заметьте, что вред и польза — очень простые идеи, которые означают нечто важное для одного или обоих партнеров, то есть соответствие (или несоответствие) их целям. Однако «значимость» относится к сочетанию двух условий: цели, присутствующей во взаимоотношениях, и действий (или не-действий) партнера, которые влияют на судьбу этой цели. Оба события объединяются в понятии значимости, которая должна быть оценена субъектом как значимый вред (потенциальный или актуальный) или значимая польза, чтобы возникла эмоция. И это все, что понимается под значимостью.
Для эмоционального реагирования субъект также дол-жен различать вредность или полезность ситуации внеш-него окружения. Если отношение со средой оценено как вредное, налицо основа негативной эмоции, например, гнева, тревоги, вины, стыда, печали, зависти, ревности или отвращения. Если отношение со средой оценено как полезное, создается основа позитивной эмоции: например, счастья, гордости, облегчения или любви. Для каждой негативной эмоции вред различен, также как для каждой позитивной эмоции польза другая. Оба вида информации — условия окружения и цели субъекта — интегрируются в оценку, которая одновременно оказывается когнитивной базой эмоции. Такая оценка и есть значимость.
В основе каждой эмоции лежит своя специфическая значимость, которую я называю «сущностнозначимой темой» (core relational theme). Например, гнев есть результат унижающего оскорбления меня и принадлежащего мне; тревога — это встреча с неопределенной угрозой моему существованию; печаль — результат невосполнимой утраты; гордость — возвышение в собственных глазах по поводу достижения или обладания ценным объектом; об-легчение — изменение негативных условий в сторону улучшения. Если сущностнозначимая тема кажется применимой к данному случаю, ассоциированная с ней эмоция наступает неизбежно.

КОГНИТИВНЫЕ СОДЕРЖАНИЯ ОЦЕНКИ
Все сказанное выше относится к минимальному когнитивному содержанию каждой эмоции на молярном уровне анализа. Это содержание достигается через ряд оценочных решений на более молекулярном уровне. Соединяясь, они образуют когнитивный профиль каждой сущностно-значимой темы. Я предложил рассматривать шесть оценочных компонентов: три первичных и три вторичных, которые формируют когнитивной профиль каждой эмоции [6]. Все первичные оценочные компоненты касаются мотивационных переменных, все вторичные оценочные компоненты относятся к доступным вариантам совладания с ситуацией. В условиях сущностно-значимых тем происходит синтез отдельных оценочных компонентов в конкретную значимость.
Если представить процесс оценки как дерево решений, то мы будем двигаться от наиболее общей к более конкретной эмоции. Например, возникнет или нет эмоция во-обще — это зависит от присутствия цели; будет ли это негативная или позитивная эмоция — зависит от оценки ситуации — ее соответствия или несоответствия цели. В конце концов, добавляя другие компоненты оценки, мы получим конкретную негативную или позитивную эмоцию. (Замечу в скобках, что, в отличие от Шерера [13], я не считаю, что процесс оценки проходит в определенной последовательности. Я говорю о дереве решений только из дидактических соображений, не имея в виду описание конкретного хода обращения к каждому оценочному компоненту и включения его в общий профиль.)
Итак, первый исходный когнитивный момент для возникновения эмоции — это наличие цели. Если нет цели, и она не возникла при встрече с ситуацией, нет никакой возможности для появления эмоции. На каком-то уровне, сознаваемом или неосознаваемом, субъект должен почувствовать присутствие цели, чтобы возникла эмоция. Использование слова «цель», а не «драйв», позволяет говорить о средствах достижения цели и характеризует этот первичный оценочный компонент как когнитивный.
Таким образом, ответ на вопрос о когнитивном содержании отдельных оценочных компонентов состоит в следующем: минимальной когнитивной предпосылкой эмоции, любой эмоции, является ощущение того, что нечто в окружении имеет отношение к моим целям. Однако, если мы хотим предсказать, окажется ли эмоция отрицательной или положительной, а не просто эмоцией, то нам нужно знать, будут ли условия оценены как благоприятные или неблагоприятные. И, наконец, для того, чтобы еще более сузить ответ до конкретной эмоции, необходимы дополни-тельные когнитивные уточнения: например, насколько вовлечена самооценка, есть ли вина или доверие к другому, и если есть вина — в чем именно она заключаются, каковы возможности совладания с ситуацией и ожидания на будущее. Иными словами, по мере движения от эмоции вообще к конкретной эмоции увеличиваются и усложняются минимальные требования к необходимой информации.
Я разберу более детально пример гнева, чтобы проиллюстрировать некоторые нюансы когнитивно сложной эмоции.

СОДЕРЖАНИЕ ОЦЕНОК ПРИ ЭМОЦИИ ГНЕВА
Выше я заметил, что оценочные профили для некоторых эмоций более сложны, чем для других, особенно если речь идет о сопоставлении эмоций взрослого и ребенка. Поскольку этот момент существенен для обсуждения вопроса о минимальных и максимальных когнитивных предпосылках эмоций, позвольте мне описать содержание главных оценок в случае типичного гнева взрослого человека, которые, по моему мнению, являются довольно сложными. Затем я порассуждаю о той же эмоции у ребенка.
Как и все другие эмоции, гнев зависит от наличия цели и ситуационного соответствия или несоответствия ей. Несоответствие означает наличие препятствия или угрозы реализации цели. Я полагаю, что специальный аспект включенности «Я», а именно, тенденция поддержания и повышения самооценки, также существенна для гнева взрослого человека. Напомню, что сущностно-значимая тема для гнева была определена как «унижающее оскорбление меня и принадлежащего мне». Что нас приводит в гнев — это действия другого, которые обнаруживают не-уважение или злонамерение по отношению к нам.
Такая оценка базируется на обвинении кого-то другого, а не самого себя за личное унижение, и обвинение составляет наиболее важный компонент вторичной оценки в эмоции гнева. Обвинение предполагает, во-первых, что действие исходит от другого человека, и, во-вторых, что тот другой мог бы поступить иначе, если бы захотел. Если же виновник неприятности находится внутри меня, то эмоцией будет либо гнев на себя, либо чувство вины, либо стыда. Если другой человек (якобы несущий ответственность) не мог поступить иначе, причины для гнева исчезают. Напротив, гневу способствует усмотрение возможности встречно атаковать обидчика, и тем самым восстановить задетую самооценку (см. более подробный анализ в работе [6]).
Представьте себе, что Вы пришли в магазин за покупкой, и продавщица заставляет Вас долго ждать, разговаривая по телефону по личным делам. Вы внутри постепенно накаляетесь, наконец, делаете язвительное замечание — и тут же узнаете, что продавщица разговаривала по телефону с медсестрой школы по поводу того, что ее ребенок получил травму и отправлен в больницу. Ваш гнев моментально исчезает и, возможно, уступает место чувству вины или стыда. Вы обнаруживаете, что продавщица никак не могла вести себя иначе, и ее вовсе не стоило обвинять в пренебрежительном отношении к Вам.
В действительности, здесь вообще не было никакого пренебрежения, хотя фрустрация у Вас остается. С этой фрустрацией, вызванной вынужденным ожиданием, все равно придется что-то делать — например, найти кого-то, на кого можно свалить вину. Можно, к примеру, обвинить себя за выбор неудачного времени для похода в магазин, либо администрацию магазина за слишком малое количество продавцов, либо вообще всю систему торговли. Последнее обвинение будет вполне абстрактным, но, тем не менее, может поддержать самооценку или даже восполнить причиненный ей ущерб. В социальной ситуации психологический процесс, при котором человек чувствует себя задетым или униженным, обвиняет за это кого-то и решает прямо высказаться — или сдержаться, чрезвычайно сложен, хотя гнев может быть также фило- и онтогенетически простым и элементарным.
При таком представлении о гневе возникает серьезный вопрос о развитии эмоций. Если мы утверждаем, что для возникновения гнева существенны, грубо говоря, четыре оценочных компонента, то, чтобы мы могли рассуждать о гневе у ребенка, эти оценочные компоненты должны соответствовать его когнитивным возможностям.
Стернберг и Кэмпос в 1990 году [16] вызывали у младенцев от 3 до 7 месяцев состояние, которое было похоже на гнев, путем ограничения движений их рук. В 3 месяца младенец демонстрировал недовольство, но в 4 месяца это был, безусловно, гнев. Ребенок боролся за свое освобождение — значит, он был способен понять, что его цель — иметь свободу движений рук — подвергается ограничениям. В 4 месяца он также смотрел на руку, удерживавшую его — значит, понимал, что причина неприятности находится вовне. В 7 месяцев он смотрел в лицо экспериментатору и даже на мать, если та находилась рядом, из чего можно заключить, что он понимал: источник неприятности — именно экспериментатор, и искал помощи у матери.
Чувствовал ли младенец в этой ситуации, что его самооценке нанесен ущерб? И что можно сказать о столь же важных компонентах, как приписывание ответственности и оценка намеренности причиняемого вреда, которые, как я говорил выше, являются критическими для обвинения у взрослого человека? Что касается самооценки, то вопрос о том, когда у ребенка появляется ощущение самоидентичности, не решен. Стерн [15] утверждает, что это по-степенный процесс, который начинается с момента рождения. Льюис и Михальсон [10] считают, что ощущение себя появляется значительно позже; исследование Барика и Уотсона [1] показало, что ребенок в 5 месяцев улавливает связь между собственными движениями и тем, как они выглядят на телеэкране, т.е. что у него уже имеется некое чувство себя как отличного от других. Не будет слишком фантастичным предположить, что четырехмесячный младенец может как-то чувствовать, что с ним плохо обходятся, когда удерживают его руки, но мне трудно представить, что намеренность причинения вреда улавливается на этой стадии жизни.
Итак, если в случае взрослого человека обвинение зависит от оценки ответственности [обидчика], то четырехмесячный младенец показывает способность судить об источнике неприятностей (он смотрит на удерживающую руку), а в 7 месяцев смотрит в лицо другому. Но я как-то сомневаюсь, что в этом возрасте ребенок способен заключить о намерении другого лица, либо о том, властен ли тот остановить свои действия или нет.
Что все это значит относительно гнева четырехмесячного младенца по сравнению с гневом взрослого? Возможно, по причине того, что у нас нет ясных свидетельств о способности младенца чувствовать ущерб самооценке или приписать другому лицу вину за умышленное причинение вреда, мы должны прийти к выводу, что его гнев был не таким, как гнев взрослого. Ведь некоторые ключевые моменты процесса оценки отсутствовали.
Тогда должны ли мы называть реакции младенца гневом? Может быть, да, если признать, что существует много форм гнева, некоторые из которых более когнитивно сложны и типичны, чем другие. Я лично считаю, что важно признать более чем один вид гнева и отнести вариации за счет определенных оценочных компонентов. В одной из своих работ [6] я уделил большое внимание двум специальным формам [гнева], которые, как я считаю, зависят от компонентов вторичной оценки, связанных с совладанием с ситуацией. Эти формы можно обозначить как «надутые губы» и «злорадство». Они служат прекрасной иллюстрацией вида, который могут приобретать разные формы гнева.
Человек, который дуется, чувствует, что некто, от кого зависит его благополучие, не уделяет ему достаточного внимания. «Надутые губы» — это смягченный упрек, выражающий разочарование по поводу того, что от другого лица не получено столько, сколько ожидалось. Такой зависимый человек не может позволить себе открытого нападения на другого, он должен приглушать, затушевывать свое недовольство, чтобы вообще не лишиться поддержки.
С другой стороны, злорадствующий человек, судя по всему, испытывает удовольствие, нападая на другого и наблюдая его неудачи, он как бы получает компенсацию, восстанавливая свою самооценку за счет другого. Он со злой ухмылкой высмеивает другого. Он может позволить себе открытый выпад, ибо ощущает свое превосходство.
На поверхности разница между «дующимся» и «злорадствующим» предстает как функция от силы или слабости [субъекта] и выражается во вторичном оценочном компоненте, а именно, в потенциале совладания с ситуацией. «Дующийся» чувствует себя слабым и зависимым, «злорадный» переживает свое превосходство. Я говорю «на поверхности», потому что Уитмен и Александер [19] с психоаналитической точки зрения охарактеризовали «злорадных» как «обиженных победителей». По их мнению, в этом виновата история их детства: они росли рядом с более успешными братьями или сестрами и завидовали им. Таким образом, «злорадствующий» поддерживает иллюзию своего превосходства, которая на самом деле является защитой от лежащего в глубине подсознания противоположного чувства — неадекватности и приниженности. Хотя «дующийся» и «злорадствующий» могут иметь больше общего, чем лежит на поверхности, тем не менее, первый признает свою зависимость, тогда как второй прячет ее за своей защитой. Нам следует понимать связь между лично-стными чертами, которые выражаются, в частности, в разных формах проявления гнева, — и личностной историей.
Заметьте, что в этом примере, где фигурировало множество целей, восприятий и бессознательных защит, я перешел от обсуждения минимальных когнитивных предпосылок эмоции к почти максимальным. Каждый из рассмотренных случаев содержал множество тонких различий, которые касались другого лица, собственных ресурсов, взаимоотношений с другим и противоречивых тенденций (включая защиты) — и все это внутри эмоционального переживания. Говорить здесь только о «минимальных когнитивных предпосылках эмоции» означало бы пройти мимо всей этой богатой когнитивной активности, наполненной значимыми отношениями и элементами личностной истории.
Важно также учесть, что все эти процессы при повторении сокращаются и автоматизируются, что приводит к оценкам на основе минимума информации. Таким образом, когда мы снова сталкиваемся с важными проблемами адаптации, нам не приходится заново проходить через набор когнитивных решений, чтобы опознать соответствующую сущностно-значимую тему. Поскольку в прошлом мы уже приходили к таким решениям, теперь нам достаточен для этого очень ограниченный набор ключевых признаков.

КОГНИТИВНЫЙ ПРОЦЕСС ФОРМИРОВАНИЯ ЗНАЧИМОСТИ
В социальных науках широко распространено мнение, что животные и человек способны к автоматическим неосознаваемым оценкам, в отличие от произвольных и сознательных способов определения значимости. Ле Ду [7, 8] говорит об этих автоматических оценках как о подкорковых процессах (происходящих не выше миндалины).
Другие авторы используют различные образы и метафоры для описания сходных, хотя не идентичных процессов, говоря, например, о доступных возможностях [2], резонансах [14], интерсубъективности [17], встроенном интеллекте [11] и неявном знании [12]. Сюда же можно добавить хайдеггеровское различение между бытием-в-ситуации и наблюдением себя со стороны (см. [5]). Не-давно Варела, Томпсон и Рош [18] выразили сожаление по поводу того, что в когнитивной психологии при изучении мышления и процессов оценки не учитываются субъективные переживания человека. Я тоже должен заметить, что различия между автоматическими и произвольными формами формирования значения давно отмечались авторами, разрабатывавшими теории эмоций [3, 4, 9, 13].
Главный пункт здесь состоит в том, что мы интуитивно ощущаем фундаментальные признаки ситуации, выражающие ее значимость для нашего благополучия, без деталь-ной и произвольной оценки ситуации, и даже не осознаем этого.
Вместе с тем, мы должны быть осторожны с выводом о том, что «автоматическое» означает простое или примитивное, потому что оценка значимости предполагает учет двух часто сложных наборов переменных: целей субъекта и отвечающих им внешних сил, таких как требования, ограничения, возможности и т.п. То, что мы ощущаем, может иметь знаковый характер и быть абстрактным и сложным, а не простым и конкретным. Когнитивные предпосылки для эмоций предполагают процесс, в котором — каким бы автоматическим и примитивным он ни был — мы должны одновременно совместить оба эти фактора [цели и воздействия]. Четырехмесячный ребенок ощущает не только ограничение свободы движений, но также наличие внешней силы, ответственной за это ограничение.
Чтобы у людей возникла эмоциональная реакция, они должны ощущать, что происходящее имеет отношение к их существованию и что оно позитивно или негативно. Мы не останавливаемся на поспешной и неполной когнитивной оценке: это означало бы незавершенность задачи, решение которой человек или животное стремится продолжить, пока происходящее не будет понято как то, что требует определенных усилий для совладания. Хотя начальная оценка может быть поспешной и ограниченной, если существует возможность для дальнейшего исследования, нормальное существо не остановится, пока не будет достигнуто полное понимание обстановки.
Эмоция может возникнуть поспешно, но если она конкретизировалась в гнев, тревогу, вину, позор, печаль, зависть, ревность или отвращение — будучи негативной, или в счастье, гордость, облегчение или любовь — будучи позитивной, то безусловно необходимы существенные дополнительные оценки. Таким образом, после всего сказанного я не склонен переоценивать значение вопроса о минимальных когнитивных предпосылках для возникновения эмоции. В конце концов, мы должны уделять внимание и содержанию, и самому процессу [оценивания], с учетом как минимальных, так и максимальных, предпосылок. Однако, по моему мнению, гораздо важнее исследовать те фундаментальные когнитивные процессы, которые приводят к великому разнообразию эмоций взрослого человека.

Литература
1. Bahrik, R. E. & Watson, J. S. (1985). Detection of intermodal proprioceptive-visual contingency as a potential basis of self-perception in in-fancy. Developmental Psychol¬ogy 21, 963—973.
2. Baron, R. M. & Boudreau, L. A. (1987). An eco-logical perspective on integrating personality and social psychology. Journal of Personality and Social Psychology, 53,1222—1228.
3. Buck, R. (1985). Prime theory: An integrated view of motivation and emotion. Psychological Review, 92, 389—413.
4. Ekman, P. (1977). Biological and cultural con-tributions to body and facial movement. In J. Blacking (Ed.), A. S. A. Monograph 15, The an-thropology of the body (pp. 39—84). London: Ac-ademic Press.
5. Guignon, С. (1984). Moods in Heidegger's being and time. In C. Calhoun & R. C. Solomon (Eds.), What is an emotion? Classical readings in phil-osophical psychology (pp. 230—243). New York: Oxford University Press.
6. Lazarus, R. S. (1991с). Emotion and adaptation. New York: Oxford University Press.
7. LeDoux, J. E. (1986). Sensory systems and emo-tion: A model of affective processing. Integra-tive Psychiatry, 4, 237—248.
8. LeDoux, J. E. (1989). Cognitive-emotional in-teractions in the brain. Cognition and Emotion, 3, 267—289.
9. Leventhal, H. (1984). A perceptual motor theory of emotion. In K. R. Scherer & P. Ekman (Eds.), Approaches to emotion (pp. 271—292). Hillsdale, NJ: Lawrence Erlbaum.
10. Lewis, M. & Michalson, L. (1983). Children's emotions and moods: Developmental theory and measurement. New York: Plenum.
11. Merleau-Ponty, M. (1962). Phenomenology of per-ception (С. Smith, Trans.). London: Routledge & Kegan Paul.
12. Polanyi, M. (1966). The tacit dimension. Garden City, NY: Doubleday.
13. Scherer K. R. (1984b). On the nature and function of emotion: A component process approach. In K. R. Scherer & P. Ekman (Eds.), Approaches to emotion (pp. 293—318). Hillsdale, NJ: Lawrence Erlbaum.
14. Shepard, R. N. (1984). Ecological constraints on internal representation: Resonant kinematics of perceiving, imagining, thinking, and dreaming. Psychological Review, 91, 417—447.
15. Sternberg, С. R., & Campos, J. J. (1990). The development of anger expressions in infancy. In N. Stein, B. Leventhal, & T. Trabasso (Eds.), Psychological and biological approaches to emo-tion (pp. 247—282). Hillsdale, NJ: Lawrence Erlbaum.
16. Trevarthen, С. (1979). Communication and coop-eration in early infancy. A description of pri-mary intersubjectivity. In M. Bullowa (Ed.), Before speech: The beginnings of human communi-cation. London: Cambridge University Press.
17. Varela, F. J., Thompson, R., & Rösch, E. (1991). The embodied mind. Cambridge, MA: The MIT Press.
18. Whitman, R., & Alexander, J. (1968). On gloating. International Journal of Psycho-analysis, 49, 732—738.